мир прекрасного
15 декабря 1944 года майор Гленн Миллер забрался в одномоторный самолет Norseman на военном аэродроме около Бедфорда, в 40 милях от Лондона. Он должен был вместе со своим знаменитым оркестром ВВС США United States Army Air Forces Band дать рождественский концерт для войск Союзников в освобожденном Париже. В последний момент Миллер решил вылететь во Францию раньше своего оркестра. Случайная встреча в офицерском клубе за вечер до этого – и Миллер получил место на маленьком самолете, который летел через Ла-Манш. Миллер всегда с беспокойством относился к полетам, поэтому и тут засомневался. Однако второй пассажир, полковник Норман Бейселл, напомнил ему, что Линдберг перелетел на таком самолете через Атлантику, а они летят всего лишь в Париж.
"Эй, а где тут, черт побери, парашюты?" – спросил Миллер. "В чем дело, Миллер, ты что, собираешься жить вечно?" – пошутил полковник.
Вскоре после этого Norseman утонул в густом тумане и исчез навсегда.
Франса Трюффо - французский кинорежиссер и актер, один из зачинателей направления «новая волна». Снял фильмы «400 ударов» (1959), «Жюль и Джим» (1961), «451° по Фаренгейту» (1966), «Дикий ребенок» (1970), «Американская ночь» (1973, премия «Оскар»). В 1950-е годы работал кинокритиком в «Ла Курьер дю синема», позже стал режиссером. Снял фильмы «История Адели Г.» (1975), «Последнее метро» (1980). Сыграл одну из ведущих ролей в фильме Стивена Спилберга «Близкие контакты третьего вида» (1977).
Франсуа родился в семье архитектора и секретарши. Однако мальчик свой благополучный дом возненавидел. В лицее не доучился - пошел работать. В 1950 году его призвали на военную службу. Это было тяжкое испытание, и нежная душа начинающего поэта не выдержала - Трюффо дезертировал, как бежал когда-то из дому. Его старшему другу, организатору Парижского киноклуба Базену, удалось уладить дело: Франсуа оказался на свободе с любопытной формулировкой - «демобилизован из-за неустойчивости характера».
Трюффо начал публиковать заметки о кино в парижских газетах. В 1951 году Базен основал журнал «Кайе дю синема» - сегодня это одно из авторитетнейших киноизданий мира. Франсуа печатал статьи о некоторых тенденциях французского кинематографа. А через четыре года он снял первый короткометражный фильм «Шантрапа», в котором главные герои - юные обитатели парижского двора. Позже Трюффо сказал, что всю жизнь ставил картины только об отношениях мужчины и женщины или о детях.
Жан Габен (настоящее имя Жан-Алексис Монкорже) родился 17 мая 1904 года в Париже, в семье железнодорожного рабочего. Мать Жана была певицей. Отец Фердинанд Монкорже зарабатывал на жизнь тяжким трудом: выступал на вторых ролях во второстепенных театрах. В детстве Габен жил у своего дяди, железнодорожного служащего. Мимо их дома проносились поезда дальнего следования. И мальчик мечтал, что когда нибудь он станет машинистом и будет мчаться на паровозе среди огня, ветра и железного грохота. Судьба распорядилась иначе. Но свою детскую мечту Габен всё-таки осуществил: в 1938 году он сыграл паровозного машиниста Жака Лантье в экранизации романа Эмиля Золя "Человек-зверь".
Отец мечтал, чтобы сын тоже стал актером, но Жан ни за что не хотел браться за отцовское ремесло.
Маленького Жана Монкорже терзало чувство бессилия перед учителями и занудой-отцом. Годам к 14 он стал нарочито грубым и в школе и дома. Отец пытался найти с Жаном общий язык, даже водил его по кабакам, надеясь заслужить мужское доверие мрачного подростка. Однако тот не желал идти на контакт, прогуливал школу и презрительно отзывался об актерах как о "куче тряпья", к которой и принадлежал его папа Фердинанд. Сыну казалось, что он уже достаточно насмотрелся на страдания папаши, который хватался за самые ничтожные роли, лишь бы сделать несколько шагов по сцене и почувствовать на себе взгляды зрителей. Поэтому школу Жан бросил вовсе не ради подмостков сцены, а чтобы стать сначала рабочим на строительстве шоссе, потом подручным на сталелитейном заводе.
Уж если даже Флобер заявлял, что "мадам Бовари - это я", то многие похождения бравого солдата Швейка явно имеют автобиографическую основу. Писателю почти ничего не приходилось придумывать. Канва была достоверная, но по этой канве Ярослав Гашек, безудержный выдумщик и мистификатор, расписывал такие невероятные узоры, что читатели покатывались со смеху.
Незадолго до смерти он писал о самом себе: "Надеюсь, вы помните этого милого молодого человека. Он любил государя императора, писал разные глупости, и физиономия у него была розовой..." Дразнить читателя было любимой забавой Гашека. Вот как описывал он свое раннее детство: "В возрасте трех месяцев я укусил кормилицу... В возрасте шести месяцев я съел своего старшего брата... Моя бонна недолго гуляла со мной, так как, достигнув возраста полутора лет, я отвел ее в казармы на Карловой площади и отдал там за два кисета табаку на потеху солдатам". Кстати, юмор типично солдатский, казарменный, не правда ли?
Юный Гашек был шалопаем и выпивохой, любимцем богемы, якшался с анархистами, писал уморительные рассказы и фельетоны. Он славился своими эксцентрическими выходками. Когда началась мировая война, Гашек вышел на улицу провожать солдат, уходящих на фронт, с русской медалью на груди.
Имя Вадима Козина знакомо сегодня далеко не всем, тем более не все слышали песни в его исполнении. А когда-то не было в нашей стране человека, который с первых же звуков не узнал бы этого голоса. Ни одна радиопрограмма, ни один сколько-нибудь ответственный концерт не обходились без его участия.
На почтовом конверте, посвященном 100 лет со дня рождения выдающегося певца, он изображен в расцвете своей славы, осененным зелеными ветвями столь же полного жизнью дерева, а с марки (конверт – маркированный) на нас смотрит умудренный жизнью старик, за спиной которого – осыпанная снегом ель. Лето и зима жизни. Между ними, как известно, – осень. Была она и в судьбе Козина.
И все-таки Козина можно назвать удачливым человеком. Удача, по семейной легенде, была наследственной: фамилия матери певца имела следующее происхождение. Она была цыганкой (говорят, даже племянницей несравненной Вари Паниной), ее предки странствовали с табором. Не раз заставала их в пути гроза, многие кибитки были уничтожены молнией. И только одну, казалось, сама природа щадила. «Э, да за них сам Илья-пророк заступается», – стали говорить цыгане. Так и стали они Ильинскими.
