Имя Вадима Козина знакомо сегодня далеко не всем, тем более не все слышали песни в его исполнении. А когда-то не было в нашей стране человека, который с первых же звуков не узнал бы этого голоса. Ни одна радиопрограмма, ни один сколько-нибудь ответственный концерт не обходились без его участия.
На почтовом конверте, посвященном 100 лет со дня рождения выдающегося певца, он изображен в расцвете своей славы, осененным зелеными ветвями столь же полного жизнью дерева, а с марки (конверт – маркированный) на нас смотрит умудренный жизнью старик, за спиной которого – осыпанная снегом ель. Лето и зима жизни. Между ними, как известно, – осень. Была она и в судьбе Козина.
И все-таки Козина можно назвать удачливым человеком. Удача, по семейной легенде, была наследственной: фамилия матери певца имела следующее происхождение. Она была цыганкой (говорят, даже племянницей несравненной Вари Паниной), ее предки странствовали с табором. Не раз заставала их в пути гроза, многие кибитки были уничтожены молнией. И только одну, казалось, сама природа щадила. «Э, да за них сам Илья-пророк заступается», – стали говорить цыгане. Так и стали они Ильинскими.
Вера Ильинская пела в цыганском хоре, пока не вышла замуж за Алексея Козина. Алексей Гаврилович был купцом, причем довольно состоятельным: он имел автомобиль – редкость по тем временам. В свободные от дел дни он сажал детей в свой «Бенц» и катал по Петербургу.
Связей с цыганской родней Козины не теряли. Кто только не бывал в их гостеприимном доме! Даже сама «тетя Настя» Вяльцева – любимица Петербурга. По цыганской традиции гости приносили сладости для ребят – Вадима и его сестер Музы и Зои. Угощались малыши в отдельной комнате: «во взрослый мир» их не пускали.
С Вяльцевой маленький Вадим пел дуэтом. Правда, не с самой певицей, а с голосом на пластинке. Малыш заводил граммофон, становился на стул и в огромный раструб пытался перекричать певицу.
Бывал у Козиных и другой знаменитый эстрадный певец – Юрий Морфесси, сам вид которого: шитый бисером кафтан с широким поясом, шаровары, заправленные в сапоги, горностаевая накидка – отличал его от всех, кого дети видели в обыденной жизни. Как-то Морфесси уговорил малыша спеть, после чего посадил на колени, погладил по голове и сказал: «Вот растет наша смена...»
А в те вечера, когда гостей не было, мать брала роскошную палисандровую гитару и пела.
Ну, разве не удача – родиться и вырасти в семье, где достаток сочетался с любовью к искусству?
Достаток закончился после семнадцатого года. «Нетрудовые доходы» были конфискованы. Сердце «эксплуататора» не выдержало, и в двадцать четвертом году отца не стало. Единственный мужчина в семье, Вадим принял на себя груз ответственности за трех женщин.
Что касается любви к искусству, то она оказалась более живучей. Реализоваться ей помогла работа в типографии: типографские рабочие устроили клуб в здании бывшей церкви. Здесь впервые Козин вышел на сцену.
Вскоре музыка превратилась из досуга в работу: Вадим стал выступать с комическим хором Чарова. Но настоящей школой искусства стал для него кинотеатр в Народном доме, куда юный музыкант устроился тапером. Конечно, к концу рабочего дня пальцы болели от постоянного бега по клавишам. Но зато здесь Козин не только стал профессионалом, но и постиг умение слышать зал и мгновенно реагировать на изменение ситуации на экране, причем реагировать именно музыкальным языком. К тому же работа тапера требовала жанрового разнообразия: разве могла похожая музыка сопровождать уморительные комедии Чарли Чаплина и Макса Линдера и слезоточивые мелодрамы Веры Холодной?
Но самым главным было не это. После фильма зрители не покидали кинотеатр: их ждал небольшой эстрадный концерт – дивертисмент. Здесь Козин увидел и услышал популярных артистов того времени, причем, не из зала, а из-за кулис. В душе крепло ощущение: «А ведь я спою не хуже этого, лучше этого, проникновеннее этой…»
И – снова удача. Концерт срывался: не приехала певица. Вадима буквально вытолкнули на сцену: покажи, что можешь. Название песни, исполненной Козиным, звучит странно для современного уха – «Песня о стратостате». Да и автор текста не совсем эстрадный – Демьян Бедный. Певец сам был ошеломлен успехом, выпавшим на его долю.
Имя Козина стало известно ленинградским (город уже назывался так) любителям эстрады. Он уже не мог ограничиваться исполнением известных песен, надо было приобретать собственный репертуар. И тут чутье подсказало певцу свой путь. Ни до него, ни после никому не удавалось с такой гармоничностью сочетать цыганские и русские, старинные и современные, задорные и задушевные песни и романсы.
Если другие певцы стремились найти свой голос в каком-то одном – узком или широком – но все же ограниченном диапазоне, то голос Козина, казалось, наоборот, подчинял себе любую мелодию, делал ее – козинской. Впрочем, при всем разнообразии стилей Козин прекрасно знал, если можно так выразиться, тематические границы своего дарования: любовь, дружба, страсть, нежность – короче, все то, что трогает наши сердца. Вне зависимости от образовательного уровня отдельного слушателя и политических установок вышестоящих цензоров.
Его аккомпаниатором был Давид Ашкенази – легенда нашей эстрады, работавший едва ли не со всеми певцами от Утесова и Шульженко до Кобзона и Толкуновой. А как-то на записи пластинки Козину довелось встретиться с пианистом Васильевым, аккомпанировавшим когда-то самой Варе Паниной. Старик долго не мог понять, «где же труба»: маленький микрофон никак не воспринимался им как серьезное устройство.
Слава певца росла буквально с каждым выступлением. И вот его уже приглашают на торжественные концерты, где присутствует руководство страны. Он попал в число немногих, которым был разрешен выезд за рубеж. И каждый раз гастроли сопровождались шквальным успехом. Пластинки с записями певца расходились гигантскими тиражами.
Конечно, «звездная болезнь» не миновала Козина. Вот лишь один эпизод. Однажды перед концертом он увидел в первом ряду ведущих командиров Красной Армии, сверкавших ромбами в петлицах и орденами. «Этот блеск мешает мне, пусть военные пересядут», – заявил певец. В противном случае он отказывался выходить на сцену. Кому бы сошло с рук одно только подобное требование? А Козину не только сошло, но и было выполнено: командиров пересадили. Тоже удача? Как знать, не откликнулся ли этот эпизод потом на его судьбе.
Козин был не только исполнителем, но и автором многих песен. За свою жизнь он написал их более трехсот, причем иногда – не только музыку, но и слова. А вообще репертуар его был огромен – три тысячи песен, среди них: «Калитка», «Утро туманное», «Мой костер», «Ехали цыгане», «Прощай, мой табор», «Вот мчится тройка почтовая», «Осень», «Дружба», «Маша». Впрочем, он был крайне строг в отборе: если при первом исполнении песня не вызывала ожидаемого отклика зала, Козин никогда больше не возвращался к ней.
Началась война. Репертуар певца расширился за счет таких песен, как «В лесу прифронтовом», «Жди меня», «Шел отряд», «Письмо с фронта», «Махорочка». Он написал песню «Москва»: «Нет, моя Москва не будет взята ими…». Для выступлений перед фронтовиками ему был выделен специальный вагон, распоряжением правительства его пластинки вошли в число «не подлежащих сдаче на переплавку». Пиком славы было приглашение на концерт, посвященный дню рождения Черчилля в 1943 году. Концерт пришелся как раз на время Тегеранской конференции. Английский премьер сам обратился к Сталину с просьбой пригласить Козина. Вместе с ним в концерте принимали участие Марлен Дитрих, Морис Шевалье и Иза Кремер.
Конец этой блестящей артистической карьеры был неожиданным и внезапным. Как-то его пригласил к себе Берия. Козин явился. В кабинете были Берия и Щербаков – один из партийных «вождей». Впрочем, нет, вождем мог зваться лишь один человек в стране: Щербакову отводилась роль «соратника».
– Вадим! Почему у тебя нет песни о Сталине?
– Что вы, Лаврентий Павлович, я же тенор, исполнитель романсов, лирических и цыганских песен, а тут – о Сталине.
Включился Щербаков:
– Но ты же пел о Ленине.
– Да, но это обычная песня, там о Ленине – только три слова: «На Волге Ленин родился».
– Так что, так и не будешь петь о Сталине?
– Это невозможно.
– Ну ладно, иди.
Через несколько месяцев Козина арестовали. Разумеется, не за отказ писать или хотя бы петь о Сталине. Да разве трудно было найти обвинение певцу человеческих чувств в то время, когда все человеческое вызывало сомнение в благонадежности? Впрочем, официально об аресте никто не сообщал, не было разгромных статей и выступлений. Певец просто исчез.
Впрочем, упадочнические настроения его песен отнюдь не смущали колымское начальство. То-то было радости всему НКВД, когда среди их «подопечных» появился такой человек. Конечно, Козина не отправили на лесоповал, его руки не держали кайла, наверное, и пайка была побольше, чем у обычных зэков. Да уж, удача не оставляла его. Собственно говоря, это можно было бы считать затянувшимися гастролями, если бы не необходимость переодеваться из бушлата во фрак перед концертом и обратно – после него, да еще отсутствие цветов от поклонников.
После двадцатого съезда певец получил возможность вернуться в Москву. Почему он этого не сделал? Возможно, хотел обрести творческую форму. Он начал с поездок по стране, осторожно приближаясь к столице: Владивосток, Хабаровск, Тбилиси, Воронеж, Горький, Куйбышев, Сталинград, Сочи...
Но Москва так и осталась недостижимой. Зависть к «непотопляемому» коллеге была чересчур велика, а былой неприкасаемости уже не оставалось. Не хочется останавливаться на деталях, тем более, что к искусству они отношения не имеют. Так или иначе, Козин был снова осужден.
«Дальневосточные гастроли» Козина так и не закончились. Еще тридцать с лишним лет прожил Вадим Козин в Магадане. Уже можно было вернуться, но он отказался сделать это. Говорят, дважды в одну воду не войдешь, а это было бы третьей попыткой…
Был период, когда желание отрезать прошлое, забыть о нем проявлялось столь сильно, что Козин ломал свои старые пластинки (конечно, старые – новые-то не выпускались!). Близкие прятали их от него. Потом любовь к музыке снова побеждала. До последних дней Козин продолжал сочинять, петь. «Магадан, Магадан! Чудный город на Севере дальнем» – это слова из его песни. Регулярно выступал на сцене Магаданского музыкально-драматического театра. Он был легендой края, когда вся остальная страна частью забыла, а частью – делала вид, что забыла его имя.
Козин пережил Советскую власть. В 1993 году, когда отмечалось девяностолетие певца, он узнал о присвоении ему звания заслуженного артиста. Как он ждал этого! Правда, документы, как всегда, готовились долго и не успели дойти до Магадана…
На самом деле ничего этого не было. Сообщение о присвоении Козину почетного звания было инсценировкой, а вернее – отчаянной и наивной попыткой друзей и поклонников певца убедить власти сделать это: мол, если все узнают, что издан такой указ, то им ничего не останется, как действительно издать его. Однако обращения деятелей искусства и политиков не смогли пробить бюрократическую стену: не снята судимость – значит, не достоин звания.
И все же удача в последний раз улыбнулась Вадиму Алексеевичу Козину. На этот раз в ее улыбке была горечь – это была удача не жизни, а смерти: певец умер, так и не узнав правды.
