К 100-летию Бабеля астрономы назвали его именем малую планету. Он и в русской литературе давно существует на правах «беззаконной кометы в кругу расчисленных светил». Или можно сказать по-другому: он — блуждающая звезда, зависшая над черной бездной ЧК... Сегодня Бабелю уже 119 лет, и мы пытаемся разгадать геометрию полетов этой странной звезды, его отношения с Софьей Власьевной, то есть с советской властью, дамой крутой и серьезной. Что касается литературного мастерства Бабеля, то тут все ясно. Высочайший класс. Золото высшей пробы.
Читать Бабеля — истинное наслаждение. Это пир для гурманов, праздник для книгочеев — до того поразительно богатство его речевой культуры. Сам Бабель возмущался собратьями по перу, которые были равнодушны к слову. «Я бы штрафовал таких писателей за каждое банальное слово!»
Исаак Эммануилович Бабель родился 1 (13) июля 1894 года в небедной и образованной еврейской семье. Из автобиографии: «Родился в Одессе, на Молдаванке, сын торговца-еврея. По настоянию отца изучал 16 лет еврейский язык, Библию, Талмуд. Дома жилось трудно, потому что с утра до ночи заставляли заниматься множеством наук. Отдыхал я в школе. Школа моя называлась Одесское коммерческое имени императора Николая II училище. Там обучались сыновья иностранных купцов, дети еврейских маклеров, сановитые поляки, старообрядцы и много великовозрастных бильярдистов. На переменах мы уходили, бывало, в порт на эстакаду, или в греческие кофейни играть на бильярде, или на Молдаванку пить в погребах дешевое бессарабское вино...»
Пытливый по натуре, юный Бабель одолел все 11 томов «Истории государства Российского» Карамзина. Читал Расина, Корнеля и Мольера. Писать начал еще в училище, на французском языке, которым владел великолепно. Первый рассказ на русском «Старый Шлойме» Бабель опубликовал, будучи студентом Коммерческого института, в журнале «Огни» (Киев, 1913 год).
В конце 1916 года состоялась встреча Бабеля с Максимом Горьким. Мэтр, посмотрев рассказы молодого сочинителя, посоветовал ему пойти «в люди». «В людях» Бабель провел семь лет: был репортером, служащим, солдатом, исколесил многие города и веси. Значительно позже, в 30-е годы, он сказал Леониду Утесову: «Человек должен знать все. Это невкусно, но любопытно». Жизнь, смерть, любовь — вот что притягивало к себе Бабеля. И все это сполна он увидел, находясь в рядах Первой конной армии в качестве корреспондента газеты «Красный кавалерист» по документам Кирилла Васильевича Лютова. В перерывах между походами, боями и грабежами Бабель вел походный дневник, который пропал. Опубликована лишь одна уцелевшая тетрадка. В ней крик и испуг истинного интеллигента: «Ад. Как мы несем свободу, ужасно».
Бабелевскую «Конармию» начали публиковать в 1923 году. Это целый материк слез и страданий простых людей. «Мы падаем на лицо и кричим на голос: горе нам, где сладкая революция?..» Предводитель Первой конной Семен Буденный был возмущен повествованием Бабеля, усмотрев в книге клевету на доблестных бойцов своей армии. Даже Виктор Шкловский экстравагантно выразился: «Бабель увидел Россию так, как мог увидеть ее французский писатель, прикомандированный к армии Наполеона».
А Бабель, отвоевав и отписав, вернулся на Молдаванку и поселился в доме старого наводчика Циреса и его жены Хавы. Именно там и родились знаменитые «Одесские рассказы» про Беню Крика и его товарищей. Помните? «...Лавочники онемели. Налетчики усмехнулись. Шестидесятилетняя Манька, родоначальница слободских бандитов, вложила два пальца в рот, свистнула так пронзительно, что ее соседи покачнулись.
— Маня, вы не на работе, — заметил Беня, — хладнокровней, Маня...»
Пряные рассказы Бабеля завораживали, от них нельзя было оторваться. «Русская литература сера, как чижик, ей нужны малиновые галифе и ботинки цвета небесной лазури», — писал Виктор Шкловский, имея в виду образность и красочность «Одесских рассказов».
А дальше для Бабеля наступили тяжелые времена: выражаясь словами Блока, «уходил хмель революции», исчезали вольница и анархия, страна, туже затянув ремни, бросила все силы на строительство империи, и нужно было как-то вписаться в новую эпоху или окончательно выпасть из нее.
Вот что писала советская энциклопедия о Бабеле в начале 30–х годов: «Выходец из еврейской мелкой буржуазии, придавленной царским режимом, Бабель в своем творчестве дал своеобразный вариант мелкобуржуазного восприятия революции... Классовая действительность разбивает романтические настроения; отсюда — недоумение Бабеля перед пролетарской революцией и скептицизм...»
Читатели восторгались произведениями Бабеля, а официальные критики (в частности, печально знаменитый Г. Лелевич) утверждали, что все в писаниях писателя — «небылица, грязь, ложь вонюче-бабье-бабелевские пикантности».
Вся семья Бабеля уехала из России. Мог и он ее покинуть, имея возможность выезжать на Запад. Но Бабель этого не сделал. Почему? В конце 1932 года в Париже Бабель говорил художнику Юрию Анненкову:
— У меня — семья: жена, дочь, я люблю их и должен кормить их. Но я не хочу ни в каком случае, чтобы они вернулись в советчину. Они должны жить здесь на свободе. А я? Остаться тоже здесь и стать шофером такси, как героический Гайто Газданов? Но ведь у него нет детей! Возвращаться в нашу пролетарскую революцию? Революция! Ищи-свищи ее! Пролетариат? Пролетариат пролетел, как дырявая пролетка, поломав колеса! И остался без колес. Теперь, братец, напирают Центральные Комитеты, которые будут почище: им колеса не нужны, у них колеса заменены пулеметами! Все остальное ясно и не требует комментариев, как говорится в хорошем обществе... Здешний таксист гораздо свободнее, чем советский ректор университета... Шофером или нет, но свободным гражданином я стану...
Не стал. Не получилось.
Чуть раньше, 28 октября 1928 года, Бабель писал матери: «Несмотря на все хлопоты — чувствую себя на родной почве хорошо. Здесь бедно, во многом грустно, — но это мой материал, мой язык, мои интересы. И я все больше чувствую, как с каждым днем я возвращаюсь к нормальному моему состоянию, а в Париже что-то во мне было не свое, приклеенное. Гулять за границей я согласен, а работать надо здесь».
И он упорно трудился (хотя с каждым годом все меньше публиковался) — написал рассказы «Фроим Грач», «Ди Грассо», драму «Закат», пьесу «Мария». Ради заработка много работал для кино, задумал цикл рассказов и повесть «Коля Топуз», о которой говорил: «Я хочу показать, как такой тип (Топуз — типа Бени Крика. — Ю.Б.) приспосабливается к советской действительности. Коля Топуз работает в колхозе, потом отправляется на шахту в Донбасс. Но поскольку в душе он все же бандит, то постоянно в конфликте с нормальной жизнью и все время попадает в смешные и нелепые ситуации».
Повесть «Коля Топуз», как и начатый Бабелем роман о ЧК, читатели так и не увидели. При аресте Бабель сокрушался: «Не дали доработать». Не помогла ни дружба с отдельными чекистами (писатель посещал литературный салон своей старой одесской знакомой Евгении Халютиной, жены кровавого наркома Ежова: ему было интересно узнавать новости и детали жизни правящего класса), ни пропетая вождю осанна на Первом съезде советских писателей: «...Посмотрите, как Сталин кует свою речь, какой полны мускулатуры его немногочисленные слова. Я не говорю, что всем нужно писать, как Сталин, но работать, как Сталин, над словом нам надо».
За Бабелем пришли на рассвете 16 мая 1939 года на даче в Переделкине. Завели «дело № 419», обвинив в шпионаже. Бабель не просто признался, а написал большой документ, очень похожий на литературные мемуары, по сути — обращение к «товарищам потомкам». Потом Бабель отказался от своих признаний: мол, не был ни участником террористической организации среди писателей, ни французским и австрийским шпионом. Но это уже не имело никакого значения: «преступник» был уличен! На приговоре комиссар внутренних дел СССР Берия начертал: «Утверждаю». И 27 января 1940 года Исаака Бабеля расстреляли в Москве. Сведений о месте захоронения нет. Пропали в недрах Лубянки и рукописи писателя: 15 папок, 11 записных книжек, 7 блокнотов с записями.
Бабель был вычеркнут из пантеона советской литературы. Правда, реабилитировали его одним из первых. Потихоньку стали печатать. Появились статьи и книги о нем. Фазиль Искандер сказал: «Как мощный стилист, Бабель прорубает тропы гармонии сквозь лес вздыбившихся страстей народа... Всепожирающая любовь к слову так велика, что она напоминает бой матадора с быком. У Бабеля нет ударного накопления эмоций для концовки. Фраза отточена и закончена так, что наслаждение от чтения длится независимо от сюжета. В сущности, его можно читать, распахнув книгу на любой странице».
Как выглядел Бабель? Лев Славин вспоминает: «Он был невысок, раздался более в ширину. Это была фигура приземленная, прозаическая, не вязавшаяся с представлением о кавалеристе, поэте, путешественнике. У него была большая, лобастая, немного втянутая в плечи голова кабинетного ученого». Прирожденный рассказчик, Бабель, тем не менее, не любил давать интервью. Однажды на вопрос Веры Инбер о его ближайших планах Бабель ответил: «Собираюсь купить козу...»
О, эти бабелевские шуточки. Он постоянно и много шутил. Часто по телефону говорил женским голосом: «Его нет. Уехал. На неделю. Передам».
Ну, а как звучала в личной жизни Бабеля женская тема? Чисто по-бабелевски. Отец Исаака как-то отправил его к киевскому промышленнику Гронфайну для закупки неких сельскохозяйственных машин. В доме Гронфайна юноша познакомился с его дочерью Женей, гимназисткой последнего класса. Возникла взаимная любовь. О женитьбе студентика, сына купца с Молдаванки, на богатой наследнице Гронфайна не могло быть и речи. Что оставалось делать влюбленным? Бежать в Одессу. Старик Гронфайн был вне себя от ярости, проклял весь род Бабелей до десятого колена и лишил дочь наследства. Чем не одесская история?
Когда Евгения с дочкой перебрались в Париж, Бабель бывал во Франции наездом, а в Москве у него тем временем бурно развивался роман с актрисой мейерхольдовского театра Тамарой Кашириной. Бабель покорил актрису своим интеллектом. Каширина родила сына Мишу, впоследствии ставшего художником. И... вышла замуж за другого писателя — Всеволода Иванова.
В 1932 году Бабель познакомился с Антониной Пирожковой и женился на ней, по его признанию, «дивной женщине с изумительной анкетой: мать неграмотная, а сама инженер на Метрострое». Родилась дочь Лида.
Бабель много колесил по стране. Внешне он оставался веселым, а в душе было темно и глухо. «Почему у меня непроходящая тоска? Разлетается жизнь, я на большой непрекращающейся панихиде», — записывал Бабель в дневнике.
Без сомнения, Бабель чувствовал, что жить ему осталось недолго, в одном из рассказов у него даже есть пророческая фраза: «А тем временем несчастье шлялось под окнами, как нищий на заре». И еще: «Нужны ли тут слова? Был человек, и нет человека».
Остались книги, воспоминания и блуждающая звезда в горних высях. На этом поставим точку. Ибо, как заметил Исаак Бабель, «никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя».
