Иные люди – как великие книги: их истории не заканчиваются на последней странице. Те, кто знал при жизни Никиту Богословского, после его смерти продолжают открывать в его личности новое. Он был великий выдумщик, до последнего дня дурачивший окружающих, но реальная жизнь этого человека была фантастичнее любой его выдумки.
Так и не превратился в дедушку
В начале 1998 года у меня появилась замечательная работа: одно известное издательство собиралось напечатать книгу воспоминаний Никиты Богословского, и мне, студентке, предстояло записывать за знаменитым композитором все, что он захочет вспомнить. Так начались визиты в дом на Котельнической набережной, где в квартире номер 44 жил человек, написавший «Темную ночь», «Шаланды», «Лизавету», «Спят курганы темные», «Любимый город» и еще три с лишним сотни замечательных песен.
Богословскому было 84 года, но он совершенно не походил на старика. Он представлял ту редкую породу мужчин, которые никогда не становятся старыми – только пожилыми джентльменами. Домашние футболку и тапочки Богословский носил, как концертный фрак и бальные туфли, по дому передвигался легко и быстро. Он уже плохо слышал, по случаю наших встреч надевал слуховой аппарат, но видно было, что тот ему в тягость – эти «костыли» Богословский ненавидел, как и любую немощь. Ему и традиционное «Никита Владимирович» не очень подходило – куда больше Никитос или Ника, как Богословского называла жена.
Все встречи проходили по одному сценарию: Богословский заранее оставлял входную дверь открытой, встречал меня в прихожей, провожал в кабинет, усаживался там на диван и начинал рассказывать. Как двухлетним мальчиком, гуляя весной 1915 года с гувернанткой по Петрограду, видел царя. Как однажды с закадычным другом Васей (композитором Василием Соловьевым-Седым – автором «Подмосковных вечеров») довел до истерики его жену, которая не пустила выпившего мужа ночевать. Впоследствии история о том, как этот самый муж висел на уровне шестого этажа в монтажной люльке и просился домой, стала народным анекдотом, на месте Соловьева-Седого побывали десятки других знаменитостей, включая самого Богословского, а в перепуганные жёны записали даже Людмилу Гурченко.
Время от времени Богословский бросал на меня острый взгляд, как будто проверял реакцию: работает? интересно? Рассказчик он был превосходный. Многие истории – на грани фола. Час, который Богословский отводил на каждую встречу, пролетал мгновенно. Он ни на что в это время не отвлекался – даже на телефонные звонки, о которых узнавал по мигающей лампочке.
В ночь на 21 июня в Москве случился ураган. Ветер валил деревья, обрывал провода, и наутро наземный транспорт в городе практически не ходил. Со своей окраины до высотки на Котельнической я добралась с опозданием на полчаса. Богословский был в ярости. Рассказ об урагане в качестве оправдания не принял, дернул плечом:
– Я смотрю телевизор, но почему-то ничего об урагане не знаю. Это недопустимо. Больше не приходите.
– Ну что вы, он бы никакого оправдания и не принял! – улыбается Алла Богословская, его жена. – Даже наши друзья вполне могли остаться перед закрытой дверью, если, скажем, опаздывали в гости. Никита был патологически пунктуален. Ровно в 10.00 он вставал. В 10.15 садился завтракать, потом шел к почтовому ящику за газетами, которые обожал, и раскладывал их на своем столе по какому-то особому, только ему известному порядку. В 11.10 он шел в одно укромное местечко, где находился ровно две минуты. До обеда внимательно читал газеты, звонил по телефону и отвечал на звонки, принимал визитеров. В 15.00, не спрашивая, готов ли обед, садился за стол. Обедал ровно 10 минут: «спасибо» – и уходил работать. В 15.40 пил кофе без молока и снова работал – до ужина, который был всегда в 21.00. Друзей Никита просил приходить к этому времени, чтобы, так сказать, не сбиваться с привычного ритма, а если у них не получалось, недоумевал: «Все начнут пить и есть, а мне что делать?»
Отчима любил больше матери
Богословский много, откровенно и весело рассказывал о себе и своих друзьях, но на неудобные вопросы о семье умел ответить так, чтобы одной фразой закрыть тему. Своего отца Богословский не знал – родители рано развелись, о нем не сохранилось совершенно никаких сведений – ни документов, ни писем, ни фотографий, как будто никакого Владимира Львовича Богословского не было вовсе. Мать, замечательная пианистка, почти сразу вышла замуж, и Никиту воспитывал отчим. Единственная сестра Богословского – Надя умерла в 9 лет от лейкемии.
В 1934 году семью выслали сначала в Сыктывкар, а оттуда в Казань. 21-летний Никита, уже выпускник консерватории, в ссылку… не поехал. Каким-то невероятным образом о нем забыли – так он и остался в Ленинграде. А через три года написал музыку к кинокартине «Остров сокровищ» и уже знаменитым композитором переехал в Москву. Зажил великосветской жизнью: рано женился, быстро развелся, женился снова, заводил романы, писал свои знаменитые песни, кутил со своими легендарными друзьями…
Когда умер отчим, Богословский не поехал на похороны – хотя любил его больше матери, с которой был в натянутых отношениях. Отчим, ученый-химик, был в Казани уважаемым человеком, все знали, кто его знаменитый пасынок (а многие думали, что сын), и неприезд Богословского осуждали.
Не пошел он и на похороны своего старшего сына Кирилла. С младшим – Андреем, композитором и поэтом (до сих пор поют его песню «Рисуют мальчики войну») – почти не общался. В 2008 году Андрей умер.
О Богословском при жизни говорили как о человеке самовлюбленном, эгоисте, готовом вычеркнуть из своей жизни любого, кто не вписывался в общую благополучную картину. Самое любопытное, что он сам этого не оспаривал. Но Алла Богословская признается, что, несмотря ни на что, Богословский сыновей очень любил:
– Конечно, он любил и хотел гордиться ими. Не получилось. Бороться за них он не смог, хотя и пытался. И когда Кирилл, а за ним и Андрей увлеклись известной русской забавой, вырвал их из сердца. При внешней открытости Богословский был очень закрытым человеком и весь жизненный негатив, всю боль заталкивал глубоко в себя, чтобы никто, даже я, не догадывался о них. Да, он не пошел на похороны близких. Думаю, он просто не понимал, зачем это нужно – что это изменит, если человека уже нет? Идти ради того, чтобы кто-то, не дай бог, не подумал о тебе плохо? Богословскому подобные переживания были несвойственны, ему было глубоко безразлично, кто и что о нем подумает. Мне кажется, это и помогло ему выжить.
«Я правда известный композитор?»
Никита Богословский никогда не состоял ни в какой партии, подтрунивал, а нередко и открыто издевался над власть имущими, и те отвечали ему взаимностью. Все в киношно-композиторских кругах знали, что он не нравился Сталину. Песни его в газетах называли кабацкими, «дурновкусием». Никаких премий – ни Ленинской, ни Сталинской, ни Государственной, никаких «обязательных» для мэтра наград у него не было.
– И Богословского это совершенно не заботило, – говорит Алла Богословская. – Как-то он меня спросил: «А что, я правда известный композитор?» «Никиточка, – говорю, – на какой тяжеловесный комплимент ты нарываешься!» А потом поняла, что он и правда этого не знает.
Последние годы Богословский песен не писал, свой знаменитый рояль – роскошный Bluthner, занимавший большую часть его кабинета, подарил музыкальной школе им. Генриха Нейгауза. Занимался литературой – написал девять книг воспоминаний, были опубликованы два его романа, «Интересное кино» и «Завещание Глинки». Кроме песен, Богословский создал 8 симфоний, 2 квартета, балет, оперу. Его музыку играют по всему миру, и автор «Темной ночи» вполне безбедно жил на авторские гонорары, которые поступали из Израиля, Венгрии, США, Румынии, даже из Китая…
– Я допускаю, что ему просто надоело писать песни, – считает Алла. – Его интересовала масса вещей помимо музыки – например техника, и сам про себя он шутил: «Я знаю всё. Но не точно». Богословский удивлял каждую минуту. Помню, сидит перед телевизором, смотрит новости – кажется, о Чечне – и говорит:
Я прожила с Богословским 12 лет и знаю его, как никто другой. Но даже я не могу сказать, что знаю его до конца. Он – бездна. Он ведь и умер вовсе не потому, что был стар или болен. Я уверена: он просто остановил свое сердце. Богословский должен был умереть именно так, как сделал это, именно в час, который назначил себе сам, – легко и спокойно, с улыбкой.
Липовец Ирина
